Автор: Кито.
Жанр: юмор.
Рейтинг: PG-13
Персонажи: Дитрих, Исаак, Бальтазар.
Дисклеймер: мир Trinity Blood принадлежит Ёсиде Сунао и издательству «Кадокава».
Примечание: автор не претендует на глубокие познания в чем бы то ни было, совпадение музыкальных терминов с реальными исключительно случайно.
Задание: Electro Remix Симфонии № 40 МоцартаЗадание:
Очень толстый драббл.* * *
Что Дитрих ненавидел всей душой, так это классическую музыку, и причин тому было две. Одна звалась Бальтазар фон Нойманн, другая — Исаак Фернанд фон Кемпфер.
Один не дурак был посреди ночи сесть за свой персональный орган, притащенный из развалин какой-то страсбургской церкви, или нежно любимый концертный рояль («Бехштейн, мальчик мой», каждый раз поправлял его Исаак своим тягуче медленным, как у наркомана из многочисленных анекдотов, голосом), натянуть белоснежные перчатки и с крайне задумчивым видом тонкими пальцами начать лупить по клавишам того или другого несчастного инструмента, задорно наигрывая баховские сонаты в до-мажоре или страдальчески раскачиваясь под минорные произведения какого-нибудь Штайгледера, сдабривая это цитатами немецких классиков (всенепременно с указанием автора, Исаак чтил копирайты). А иногда по коридорам орденского штаба из-за дверей Исаака неслись нестройные завывания голосов, не слишком похожих на человеческие, которые, причудливо смешиваясь с гудением органа, совсем не походили на классические хоралы... но удовольствия Исааку явно доставляли отнюдь не меньше. Дитрих практически видел, как он блаженствующе прикрывает глаза в залитой лунном свете комнате, раз за разом опуская руки на клавиши в фортиссимо, играя яростные и быстрые глиссандо или встряхивая длинными черными волосами от мольто аллегро, а за его спиной покачиваются в ледяных серебряных лучах уродливые черные тени и что-то заунывно кряхтят. Дитрих вполне допускал, что любовь к музыке у Исаака просыпалась исключительно под светом луны — судя по тому, что днем старый хрен за орган не садился даже тогда, когда надо было уничтожить мир или стереть с лица земли один-другой город.
Бальтазар же, напротив, развлекался исключительно днем. Но зато с куда большим размахом. Исаак предпочитал мучить какой-нибудь один инструмент (во всяком случае, Дитрих ни разу не слышал, чтобы он играл на рояле и органе одновременно, и нет-нет да просил высшие силы, чтобы услышать ему это не довелось). Бальтазар же, отбрасывая непослушную кудряшку с высокого лба, нередко высокомерно гундосил о необходимой каждому дирижеру практике и частенько устраивал самые настоящие оркестровые концерты в своих отдельно взятых комнатах. Оркестра там, конечно не было, Бальтазар использовал то ли записи с эффектом присутствия концертов своих любимых Рахманинова, Стравинского и Скрябина, то ли какие-то другие, неизвестные Дитриху, утерянные технологии (тоже наверняка из Терра Инкогнита, откуда Бальтазар в свое время выкопал произведения этих людей с непроизносимыми фамилиями)... но звуки из-за высоких дверей все равно доносились нешуточные, тут уж звучал не только рояль. А когда Бальтазар решал, что пора заняться произведениями крупной формы, звучали и голоса тоже, хотя и вполне себе человеческие: к Бальтазару присоединялась его немногочисленное, но музыкально одаренное семейство. В такие дни помимо скрипок, альтов, виолончелей с контрабасами, флейтами, гобоями, фаготами, валторнами, трубами, кларнетами, литаврами и тарелками можно было слышать еще и экстатический баритон Мельхиора и хорошо поставленный бас Каспара. Опять же, Дитрих охотно допускал, что дирижировал Бальтазар и в самом деле неплохо. А главное, что было ясно любому, — был страстно увлечен этим делом. Ведь стоило солнцу подняться достаточно высоко, чтобы осветить уверенными, яркими лучами выходящие на восточную сторону окна комнат среднего из братьев фон Нойманн, как Дитрих, проведший бессонную ночь под бессмертные фуги Пахельбеля и аранжировку «Кольца Нибелунгов» для рояля и хора визжащих тварей, слышал вежливый стук дирижерской палочки Бальтазара и приветливое плям-плям рояля с последующим каспаровским «Exaudi orationem meam, Domine, et deprecationem meam».
В общем, неудивительно, что Дитрих, занимавший со своим многочисленным компьютерным оборудованием и несколькими сложными системами для экспериментальной гальванизации трупов комнаты ровнехонько между Исааком в левом крыле штаба Ордена и Бальтазаром в крыле правом, классическую музыку ненавидел. И особенно сильно он ее ненавидел в те вечерние часы, когда старательно работал за своим компьютером на благо Ордена, а увлекшийся Бальтазар и начавший пораньше Исаак своим утонченным музыкальным вкусом заставляли толстые стены его комнат вибрировать, содрогаться и немного осыпаться штукатуркой. Работать, естественно, получалось плохо, компьютер ломался и зависал, трупы не гальванизировались, чудом получившиеся зомби капризничали. Дитрихом же овладевала все более глубокая нелюбовь к классике и определенная фрустрация.
Возможно, именно от этой неудовлетворенности, что работа для Ордена никак не продвигается, от недосыпа, общей усталости, а также непередаваемой силы ненависти к человечеству (особенно к отдельно взятым, не слишком уже человеческим, его представителям) Дитрих, прекрасно осознававший, что в бою ему не одолеть ни Бальтазара, ни Исаака, одним ранним утром, когда последние отголоски лунного света уже покинули предрассветные небеса, а первые лучи солнца едва только поднялись над горизонтом, заливая восточную его часть нежно-сиреневым светом, пока на западе все еще стояла густая, темная синева… прекрасным, тихим ранним утром, когда Исаак, удовлетворенный своим безупречным и шестикратным исполнением фортепианного концерта Грига в ля-миноре, только-только улегся спать, а планировавший приподнести Дитриху приятный сюрприз в виде давно запланированного неистового исполнения вагнеровского «Лоэнгрина» Бальтазар только-только начинал просыпаться, Дитрих покинул штаб Ордена и отправился на сильно преждевременные полевые испытания находящихся в его разработке автоягдов, совершенно случайно оставив подключенный к нескольким направленным в смежные с комнатами Исаака и Бальтазара стены усилителям и колонкам компьютер, который на полной громкости воспроизводил сороковую симфонию соль-минор Моцарта.
Дитрих ушел незадолго до первых ми-бемоль-ре-ре, не рискнув дождаться, когда зазвучат его личные вариации в бессмертном музыкальном тексте: вклиненный поверх звучащих нот белый шум радиопомех, невнятные хрипы гальванизируемых трупов между музыкальными фразами, звук дрели, перфоратора и гремящих бубенцов конной тройки, собственные полные отчаяния выкрики, эффект заедающей пластинки, произвольно взятые куски других произведений, запущенные наоборот, синтетические вжик-вжик и бумц-бумц, которые и Исаака, и Бальтазара приводили в странное состояние смеси ужаса и ярости… и наконец запись их музыкальных экзерсисов вчерашнего вечера, когда Дитриху пришлось слушать их обоих одновременно.
Он не рассчитывал, что его авторское произведение будет играть долго, несмотря на все предпринятые им усилия: силовое поле вокруг компьютера, забарикадированные двери, сложные пароли, парочка дополнительных генераторов, чтобы нельзя было обесточить ни его машину, ни колонки, ни усилители. Все это едва ли задержало бы Бальтазара и Исаака надолго, Дитрих прекрасно это знал. Но тем не менее, когда он отходил от штаба, а в нарочно открытые окна его комнат летело к стремительно розовеющему небу звонкое «йоу!», Дитрих удовлетворенно улыбался, а по его щекам катились очищающие душу слезы, оставляя за собой влажные дорожки, поблескивающие в лучах тяжело выползающего из-за горизонта солнца.
* * *
Задание следующему игроку:
Дополнительно: персонаж – Эстер.